Интерактивная квартира Ахматовой — Пуниных

Эта комната завершает экспозицию. Здесь Анна Ахматова поселилась осенью 1944 года, вернувшись из эвакуации в переживший блокаду город. Ей предстоит еще восемь лет жизни в Фонтанном Доме, на которые выпадут кратковременная слава, травля и забвение после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года, в 1949-м — последние аресты Льва Гумилева и Николая Пунина, из лагеря не вернувшегося.

Трагедия позднесталинского времени, когда Ахматова видит из окна памятник Сталину в саду и постоянно дежурящего на скамейке сотрудника КГБ, не была финалом земной жизни поэта. Она покинула этот дом в 1952-м, а умерла в 1966-м. Поэтому мы решили представить последнюю комнату как метафорическое высказывание, размышление о двух последних десятилетиях жизни поэта, выходящее за пределы данного адреса. Это результат проекта «Деконструкция 135/35» (2024), призванного переосмыслить пространство литературного музея.

Теперь мемориальные предметы Ахматовой сочетаются с ее прижизненными и посмертными скульптурными образами, проекциями, художественными решениями. На стене слева — фотографии поэта, сделанные в поздний период жизни. Царственный поворот головы «бесприютной государыни» (по выражению Иосифа Бродского) отражает внутреннее достоинство человека, прошедшего через страшные испытания и выстоявшего: разную, но неизменно узнаваемую Ахматову «без чёлки». Многие снимки сделаны в Комарове, где в 1955 году Ахматова получила в пользование крохотную дачу, «Будку», как она её иронично называла. Там были сняты и эти кадры хроники.

Обстановку «Будки» составляли старинные стол и кресло, стоящие сейчас в центре этой комнаты. Эта мебель сохранилась в Государственном музее истории Санкт-Петербурга и не бывала в Фонтанном Доме, поэтому паркет (не исторический!) под нею отсутствует — это другой слой времени. А со спины к креслу поэта подступают её страхи — неизбежность искажения образа в интерпретациях художников и мемуаристов, опыт революций и войн, когда в печку идут книги и половицы. В одну из блокадных зим эту комнату занял новый жилец — бухгалтер. Он, спасаясь от холода, топил печь — мебелью, паркетом, найденными в квартире книгами. В том числе книгами Ахматовой.
На кресле — мантия почётного доктора Оксфордского университета. Это звание было присуждено Ахматовой в 1965 году. На обратном пути из Лондона она заехала в Париж, где не была с 1911 года (!), с момента их знакомства с великим художником Амедео Модильяни. На стене напротив окна, справа, проекция знаменитого рисунка «Моди», который Ахматова берегла всю жизнь и с которым не расставалась в последние годы жизни. Судьба этого рисунка неизвестна.

Так, незадолго до смерти, она смогла встретиться с Европой и друзьями своей молодости, с теми, кто покинул Россию в послереволюционные годы. Для нее был важен их отклик на поэму «Реквием», опубликованную в Мюнхене, в «тамиздате». Это издание на стуле напротив комаровской мебели — как раз 1963 года, подаренное поэтом Исайе Берлину. Респектабельный профессор в очках на видео — именно он, известный британский интеллектуал и философ. В конце 1945 — начале 1946 года, в этой самой комнате состоялись их встречи, ставшие центральной точкой послевоенной биографии Ахматовой. Исайя Берлин с момента их знакомства входит в её поэтический текст и постепенно становится одним из тех, кто формировал процесс мирового признания Ахматовой.
Ждановский доклад 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», затронувший Ахматову и Зощенко, поэт переживает как гражданскую казнь и считает, что это наказание за встречи с Берлином. За докладом следует лишение продовольственных карточек, домашний арест, запрет печати и пуск под нож двух её поэтических сборников, которые вышли тиражом 10 тысяч экземпляров каждый, — свидетельства очередного, пусть и кратковременного, витка славы Ахматовой.

Красную оксфордскую мантию Ахматова, остро чувствуя свою эпоху и знающая цену славы, привезет к себе в «Будку». По легенде, в этой мантии Ахматова, иронично и царственно, будет собирать грибы.

В 1952 году Ахматова и Пунины вместе переезжают на улицу Красной Конницы (ныне Кавалергардская), оттуда в 1962-м на улицу Ленина на Петроградской стороне — последний ленинградский адрес Ахматовой. В эти же годы у неё есть ещё целый ряд адресов: она подолгу живёт у друзей в Москве, а с 1955 года в своей «Будке» будет проводить большую часть года.
Но именно Фонтанный Дом оставался в её сознании главной точкой жизни и поэзии.

Это экспозиция о поэте, чьё имя с 1946 года публично звучало только в уничижительном контексте ждановского постановления. О долгом пути вынужденных компромиссов с цензурой, которая тогда искажала и упрощала Ахматову и до сих пор лишает читателя подлинных текстов, другой Ахматовой — за пределами Серебряного века.

Лишь в самом конце жизни её имя вновь воскресло для массового читателя. Правда, этот читатель по-прежнему не знал «Реквиема», антисталинских «Стансов», «Черепков». «Поэму без героя», листы которой лежат в ящике комаровского стола, Ахматова считала главным произведением жизни, но была известна читателю только фрагментами. Эта экспозиция — в том числе рассказ о том, как с годами, одолевая «бег времени», тексты доходят до своего читателя, открывая суть и масштаб ахматовской поэзии.

«Комната была обставлена очень скупо, по-видимому, почти все, что в ней стояло раньше, исчезло во время блокады», — таким запомнил это помещение Исайя Берлин.

«Беседа длилась много ночных часов. И можно ли это назвать беседой? Произносились ли слова или в них не было надобности? Шло ли дело о смерти или о поэзии, тоже не совсем ясно. Несомненно одно: в этом участвовало все мое существо с той полнотой, о которой я сама до той ночи не имела понятия».

«Она заговорила о своем одиночестве и изоляции как в культурном, так и в личном плане… о долгой черной ночи, которая с тех пор надвинулась на нее. …Никто никогда не рассказывал мне вслух ничего, что могло бы хоть отчасти сравниться с тем, что поведала она о безысходной трагедии ее жизни. До сих пор воспоминание об этом настолько ярко, что вызывает боль».

Знаток и почитатель русской поэзии, в то время секретарь Британского посольства, а в будущем философ и историк идей ХХ века, он пришел к Ахматовой в ноябре 1945-го, в комнату, где она поселилась после возвращения из ташкентской эвакуации. Эта встреча стала одним из важнейших событий и для Берлина, и для Ахматовой:

Ахматова расспрашивала его о дорогих ее сердцу людях, друзьях, уехавших из России, читала «Реквием» и «Поэму без Героя».

За эту встречу Ахматовой пришлось дорого заплатить: в тоталитарной стране общение с иностранцами без санкции органов равносильно государственному преступлению. Вскоре в комнате было установлено прослушивающее устройство.

В августе 1946 года вышло правительственное постановление, направленное против Ахматовой и Зощенко. Поэзия Ахматовой была названа чуждой советскому народу: ее исключили из Союза писателей, лишили продовольственных карточек. В 1949-м грянули новые аресты Льва Гумилева и Николая Пунина. Их допрашивали на Лубянке о встрече с «английским шпионом».

В этой комнате Ахматова писала очередное письмо Сталину с просьбой о спасении сына. Здесь же, в 1950-м, мучаясь от стыда, писала цикл «Слава миру» — складывала фальшивые славословия вождю, надеясь тем самым купить сыну свободу. Но Льву предстояло быть в заключении еще три года до смерти тирана и три года после. Саму Ахматову, вероятно, эта «Слава миру» спасла, — в том же 1950-м министр госбезопасности Абакумов направил Сталину докладную записку с предложением арестовать поэтессу Ахматову, но согласия на арест не получил.

Значительно позже, в «хрущевскую оттепель», государство разрешило Ахматовой печатать стихи. Вышли несколько сборников, исковерканных цензурой: власти не могли не считаться с тем, что ее имя обретало мировую известность. В 1964 году в Италии ей была присвоена литературная премия Этна Таормина, а в 1965-м в Оксфорде — звание доктора honoris causa.

И все это время Анна Ахматова продолжала работать над «Поэмой без героя», вобравшей в себя многие драматические события истории Фонтанного Дома.